Огненный суд [Литрес] - Эндрю Тэйлор

дрова и колол их так, словно имел дело с врагами. Он разделывался с ними один за другим, без спешки и c удовлетворением.

Что же касается меня, я пошел в комнату отца и сел подле него, как следовало сделать накануне вечером. Он лежал с закрытыми глазами, руки были сложены на груди. Кто-то прикрыл огромную рану простыней и подвязал ему челюсть. Его лицо не пострадало. Иногда покойники выглядят умиротворенно. Но не он.

Молиться я не мог. И я не плакал. Его неодобрение придавило меня своим грузом: я отклонился от праведного пути, предписанного им для меня, и теперь уже ничего нельзя было исправить. Но ничто не шло в сравнение с чувством стыда, которое я испытывал, вспоминая, как вел себя с ним и что чувствовал по отношению к нему в эти последние месяцы, когда он стал беззащитен, как ребенок.

Что-то сместилось внутри меня, подобно тому как землетрясение сотрясает твердую землю и скалы, вызывая наводнения и оставляя разрушения. Мир никогда не будет прежним.

И тут я вспомнил о Кэтрин Ловетт. Это была молодая женщина со странным и независимым складом ума. Во время Пожара я оказал ей услугу, но с тех пор мы не виделись. Она жила в уединении под вымышленным именем. Так уж вышло, что я был с ней рядом, когда умер ее отец, и видел, что она тогда сделала. Она взяла его руку и поднесла к своим губам.

Я взглянул на руку отца. Плоть, кожа и кость. Пальцы узловатые, как корни. Ногти пожелтели и слишком отросли. Смерть сделала его руку незнакомой и неузнаваемой.

Я взял руку и поцеловал. Удивился, какая она тяжелая. Покойники тяжелее, чем живые.

– Я искренне сожалею о вашей утрате, – сказал мистер Уильямсон на следующее утро.

Я поблагодарил его и попросил отпуск, чтобы похоронить отца и привести в порядок его дела.

– Разумеется. – Уильямсон отвернулся и занялся бумагами у себя на столе. – Где вы хотите его упокоить?

– В Банхилл-Филдс, сэр.

Уильямсон крякнул.

– Не на англиканском кладбище?

– Не думаю. Он бы этого не захотел.

Банхилл-Филдс было кладбищем, где покоились диссентеры[4], к которым принадлежал отец. Уильямсон вернулся к чтению писем, время от времени делая на них пометки. Мы были одни в конторе Скотленд-Ярда, которая находилась в нескольких шагах к северу от дворца Уайтхолл. Уильямсон занимал две конторы: одну поблизости от лорда Арлингтона и эту, которую он использовал для «Газетт» и других более конфиденциальных дел.

Через несколько минут он заговорил снова, и его голос стал более резким, чем ранее. В нем слышался северный акцент, что часто являлось признаком раздражения.

– Вы должны заботиться о живых, Марвуд, а не только о мертвых.

– Да, сэр.

– Вы ведь не хотите ничего такого, что могло бы бросить тень на нашу контору. Вот и я не хочу.

Я склонил голову. Я знал, чтó хотел сказать Уильямсон. До того как мой отец, Натаниэль Марвуд, выжил из ума, он был «пятым монархистом»[5]. В результате своей преданности этой опасной секте он был заключен в тюрьму за государственную измену. Он считал, что англиканская церковь была не многим лучше Римской церкви с ее папистскими порядками и подлыми заговорами против честных людей. Он ненавидел всех королей, кроме короля Иисуса, чьего прихода истово ждал.

– Если уж на то пошло, – сказал Уильямсон, мрачно глядя на меня, – вы сами не хотели бы лежать в Банхилл-Филдс, когда придет ваше время. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Разумеется, не хотел бы, сэр.

Теперь, находясь на службе у короля, я взял за правило тщательно обдумывать все, что делал и говорил, и старался быть осмотрительным в своих связях. Все должны были знать, что я хожу в церковь регулярно, что причащаюсь в положенное время в соответствии с обрядами государственной церкви и указаниями ее епископов. Однако существовала опасность, что меня могут счесть виновным из-за отца, по кровному родству.

– Так вы измените свое решение, Марвуд? Не сомневаюсь, ваш отец желал бы, чтобы вы думали о собственных интересах, когда произошло столько перемен.

– Да, сэр. Но я должен подумать и о его интересах.

Уильямсон рассмеялся – отрывисто, резко и безрадостно. Его смех больше походил на собачий лай.

– А вы упрямы в своем сумасбродстве. – Он склонился над бумагами. – Яблочко от яблони недалеко падает, как говорят.

Странным образом эти его последние слова успокоили меня как ничто другое.

Два дня спустя, в понедельник, мы опустили Натаниэля Марвуда в могилу. Медлить не было причины – смерть наступила в результате несчастного случая. Старый человек легко мог оступиться на переполненной мостовой и попасть под телегу. Всем было известно, что он не был крепок умом, в отличие от тела, и, возможно, даже не понимал, где находится. Такие несчастные случаи происходят каждый день.

Мы отвезли тело в Банхилл-Филдс. Кроме священника, носильщиков и могильщиков, единственными скорбящими были Сэм и я. Маргарет, как женщине, присутствовать было запрещено, что несправедливо, так как ее скорбь была по-своему глубже и искреннее, чем моя. Она все еще плакала по моему отцу чуть что, несмотря на то что живой он был для нее обузой.

После погребения мы с Сэмом взяли экипаж и поехали вдоль стен разрушенного города, представлявшего собой пустыню с черными печными трубами, церквями без крыш и намокшими пепелищами. Я велел вознице высадить нас на Флит-стрит. Мы пошли в большую таверну «Дьявол», расположенную между Темпл-Бар и Мидл-Темпл-гейт, где Сэм набил себе живот до отказа, а я быстро и нещадно напился.

Память – странная вещь, переменчивая, и обманчивая, и коварная, как вода. Мои воспоминания об остатке того дня похожи на битое стекло – беспорядочные, в основном бессмысленные и с острыми краями, о которые можно порезаться. Но я отлично помню один отрывок нашего разговора, отчасти потому, что он состоялся в самом начале, отчасти из-за того, чтó было сказано.

– Вы знаете местного подметальщика перекрестков, хозяин?

Я был слишком занят выпивкой и не ответил.

– Он вас знает, – продолжил Сэм.

– Правда? – Конечно, я время от времени давал подметальщику пенни. Если ты регулярно пользуешься перекрестком, ты так делаешь, если не болван. Но хоть убей, я не мог припомнить, как этот человек выглядит.

– Его зовут Бартоломеу, – сказал Сэм. – Как пророка. Барти. – (Я слушал вполуха, пытаясь привлечь внимание официанта, чтобы заказать еще вина.) – Это он привел вашего отца домой. За день до его смерти.

Я позабыл об официанте и посмотрел на Сэма:

– Да, я вспомнил. Маргарет мне